Ляпунов В.Д. В Северо-Западной армии генерала Юденича
Деникинско-Врангелевская и Колчаковская армии состояли из десятков, если не из сотен тысяч штыков. Гражданская война на Юге и на Востоке продолжалась 3-4 года. Были такие громкие события, как Ледяной поход, разгром кавалерии Жлобы, Перекоп, Каховка, Орел, захват казны в Казани, многоверстное отступление по Сибири, дальневосточная экзотика. А у нас, на Северо-западе борьба длилась всего 15 месяцев, территория – всего-навсего кусок Петербургской губернии с добавкой частей Эстонии и Псковщины.
Число участников – микроскопическое. Ярких событий – лихой набег Балаховича на Гдов, майское наступление 1919 года, осеннее наступление на Петроград – и только.
Остальное – мелкие стычки, мелкие наступления и отступления, обычные военные будни. О чем же писать? Геройства было много, а эффективных результатов мало. В момент своего апогея, в момент геройского (безумно геройского, сказал бы я) наступления на Питер, на фронте было всего 17 тысяч человек (см. воспоминания ген. Родзянко). Наступление провалилось. Армия была приперта к эстонской границе. Тиф ее доконал. Сколько перемерло тогда северо-западников? Сколько бывших красноармейцев, великолепно сражавшихся на стороне белых, после развала армии пошло «домой» на восток?
Я плохой рассказчик об армии Юденича. Я был в ней пять последних месяцев (из общего числа 15). Если бы я знал, что через 45 лет мне придется писать статьи об армии, то я поступил бы вероятно в первую Псковскую батарею, где было много моих знакомых гимназистов или в какой ни будь из изобилующих псковскими гимназистами и реалистами пехотных полков (Талабский, Георгиевский и другие). Там я набрал бы, конечно, гораздо больше впечатлений и материалов для воспоминаний. Но подвернулся бронепоезд, где тоже было несколько гимназистов, даже кое - кто из моих одноклассников, и 4 сентября 1919 года я стал канониром (т.е. Рядовым) «из вольноопределяющихся» бронепоезда «Псковитянин I», а через несколько дней, со всей командой был переведен на «Талабчанин», ибо «Псковитянин» был передан шведским добровольцам, приехавшим изучать войну: ведь Швеция не воевала больше ста лет! Бронепоезд, род оружия, пользовавшийся во время Гражданской войны большим уважением, вещь достаточно нелепая. Крайне уязвимый: противник ведь знает, где проходит железная дорога, а дальше – бей по дымку паровоза.
При отступлении – достаточно двух-трех смелых «диверсантов», взорвавших в тылу самый незначительный мостик, и бронепоезд попадает в критическое положение. При наступлении – пехота уходит вперед на десяток-другой километров, а бронепоезд оказывается в глубоком тылу: противник сжег мосты при отступлении, и когда еще их починит ремонтный поезд? Из-за этого мы, например, были лишены возможности принять участие в наступлении на Питер: большой мост через реку Лугу в Ямбурге был уничтожен отступавшими красными, и на нашем Гдово-Псковском направлении мы пребывали три самые решающие недели в полном бездействии.
Только в ноябре, когда мост в Ямбурге был восстановлен, мы попали на Петроградский фронт, но отступление уже было в полном разгаре. Доехали мы только до Ваймарна – вторая станция восточнее Ямбурга. Здесь нам «всыпали» (два прямых попадания в жилые вагоны. Четверо убитых, один тяжело раненый, несколько более или менее легко контуженых), и мы вернулись на Гдовский фронт. А дальше – шестинедельные бои под Нарвой – «эстонским Верденом». Война стала позиционной, по воспоминаниям старых служак, похожей на 1916 год. Пехота зарылась в холодные окопы (декабрь был довольно студеный). Масса артиллерии, бьющей с обоих сторон. Бронепоезда по очереди дежурили по ночам на передовой линии, а днем уходили в тыл, ибо все «поле битвы» было пристреляно красными батареями.
В ночь на Николу (17-18 декабря) мы сцепились с красным бронепоездом. Били друг в друга с расстояния 600 шагов – они нас картечью, а мы их 45-линейными гранатами. Съезжались, разъезжались и снова съезжались. Говорят, мы разбили их паровоз, и их «Стенька Разин» или «Чуркин» не мог удрать. У нас был один смертельно раненый, мой одноклассник.
Вот, пожалуй, и все существенное, что я могу рассказать о Северо-западной армии по личным воспоминаниям. Правда, был еще первый (для меня) период – сентябрь 1919 года. Оторвавшись от противника после отступления от Пскова, белые посылали разведки, чтобы отыскать потерянного врага. Весь сентябрь прошел в том, что команда бронепоезда, включая кашеваров и каптенармуса, делала «набеги». Подходили к деревне, после жаркой перестрелки обращали красных в бегство, а потом возвращались «домой», а красные снова занимали деревню. (Кстати, в одном из таких «набегов» принимал участие сам ген. Родзянко со всем своим штабом).
Впрочем, на этот раз дело, кажется, обошлось без перестрелки. Было много интересных моментов: нарывались иногда на крупные красные силы, приходилось «благородно ретироваться» (т.е. удирать сломя голову) под пулеметами и т.д. Но и тут я не рассказчик: в первой же стычке – через пять дней после поступления в армию – я был легко ранен пулей (крупной дробиной?) в грудь. Поезда я не покинул, но на положении больного в набеги не ходил и переживал их, как зритель. Только 10 октября, считая себя выздоровевшим, я ходил в глубокий набег на «четвертый разъезд». Красных выбили (у нашей пехоты один убитый, у красных – три), прошли еще вперед вдогонку верст десять лесом, а потом вернулись «домой».
Весь поход туда и обратно был верст 45, которые я почти полностью проделал босиком (сапоги невыносимо терли). Голой пяткой продавливал ледок на лужах, шел по покрытой инеем гати (ужасная дрянь эта гать: круглые палки, настеленные по болоту. Для босой ноги отвратительна и при теплой погоде!). Ноги потом два-три дня были ниже всякой критики. Но сейчас эта «прогулка» вспоминается с большим удовольствием: уж больно красив был при полной луне лес «Сороковой бор», получивший свое название за свой размер: в длину его считали на сорок верст!
Мы не знали тогда, что наш набег на правом фланге армии имел значение важной демонстрации: в тот же день левый фланг начал решительное наступление на Петроград…
Остальное вспоминается, как что-то малозначительное. Было несколько артиллерийских дуэлей, оканчивавшихся обычно с результатом в нашу пользу. Одна из них (в середине сентября, когда я впервые попал под артиллерийский огонь) даже с блестящим результатом: сбили с позиции красную батарею, потерявшую, как позже выяснилось, семерых убитыми.
При отступлении от Гдова несколько раз попадали под пулеметный огонь с левого бока, и сами отстреливались из пулеметов. Как-то огнем с трех бронепоездов по опушке леса отгоняли (и отогнали) красных почти окруживших нашу отступающую дивизию (четвертую, кажется), которая, выйдя из лесу, продефилировала мимо нас и т.д.
Три раза мы переживали крушения. Одно серьезное, с человеческими жертвами, а два мелких, но крайне зловредных: во время довольно поспешного отступления сходили с рельсов и этим сами себе отрезали путь в тыл! Но это относится скорее к «железнодорожным» воспоминаниям, чем к военным.
Несмотря на обусловленную самим характером боевой деятельности бронепоезда сравнительную (хотя бы сравнительно с пехотой) безопасность потери у нас ранеными, убитыми и пленными были довольно велики. По моим приблизительным подсчетам около 25 процентов за четыре месяца (пятый месяц боев не было из-за перемирия, заключенного нашими союзниками эстонцами с большевиками). Интересно отметить: пленными мы потеряли троих добровольцев (два в разведке, третий в тылу во время глубокого рейда отряда красной кавалерии в наш тыл) и, как потом стало известно, все трое уцелели. Вообще мне кажется, что на нашем фронте борьба шла много гуманнее, чем на других.
Хочется сказать несколько слов о последних днях армии. Конечно, под Питером белые были разбиты. На них навалилась сила, в несколько раз превосходившая их. Обычно в таких случаях начинается паника, развал. И вот в Ямбурге дня за два до его занятия красными мне случилось встретиться с частью, сильно потрепанной где-то под Павловском или Гатчиной. Кажется, она называлась десантным полком. Среди моих спутников с нашего бронепоезда оказались друзья – приятели этих «десантников». Пошли разговоры. «Десантники» не помнили своего разгрома.
В их рассказах, серых солдат, был какой то восторг, экстаз.
- Мы были у самой Нарвской заставы… Мы видели Исаакия как на ладони… А как мы задали красным у Пулкова… и т.д.
На вопрос, где такой то и такой, то из их приятелей – ответы «убит», «пропал без вести», «тяжело ранен» звучали почти радостно. Это, мол, все мелочь, «а вот как мы брали Царское Село…» и т.д.
Великолепный дух армии не пострадал от поражения и отступления и сохранился до конца. Не даром легендарный Талабский полк, отрезанный от своих, легко и бодро пробился с боем через занятый уже большевиками Ямбург. Не даром он же, уже в декабре, захватил красную шестидюймовую батарею под Нарвой, (кто-то назвал этот подвиг лебединой песнью Северо-западной армии). Да и мы, отступая от Гдова к Нарве, не сожгли ни одного моста, не разбили ни одной железнодорожной водокачки. Зачем – жечь? Наступление сорвалось, зиму отсидимся в Нарве, а весной ударим снова. Мосты и водокачки понадобятся нам самим. Пусть тогда красные их жгут!
Армию погубил не военный разгром, а тиф, во время которого трупы, едва прикрытые брезентом, отвозились через город на грузовиках на кладбище и там складывались в штабеля. А до тифа – эстонцы, желавшие поскорее заключить мир с Москвой и разоружавшие белые части, переходившие на их территорию…
Публикация: Новое русское слово (Нью-Йорк) № 18665, 16.04.1964. С. 2.
